Диксон потрясла головой.
— Мне осточертело выслушивать эту чушь! Накба — сущий анекдот! В сороковых годах арабы бежали из Палестины по собственной воле, потому что были напуганы до смерти. Первыми запаниковали богатые, остальные разъехались потому, что их об этом просили лидеры арабского мира. Они все искренне верили в то, что нас удастся сокрушить в течение нескольких недель. Сбежавшие удалились всего на несколько миль и ждали в соседних арабских государствах. И никто, включая тебя, даже не заикается о евреях, которых изгнали из этих самых арабских государств. — Диксон развела руками. — Так обстоят дела. И что же? Кому до них есть дело? Но зато арабов жалеют все, кому не лень. Ах, бедные арабы! Ах, какая трагедия!
— Отбери у человека землю, и он будет воевать с тобой до скончания века.
— Мы ничего ни у кого не отбирали. Мы купили эту землю, и большая ее часть в то время представляла собой болота и никому не нужное пространство, заросшее чертополохом. И кстати, восемьдесят процентов тех арабов, которые бежали, были крестьянами, кочевниками или бедуинами. Землевладельцы — те самые, которые подняли вой, — проживали в Бейруте, Каире и Лондоне.
Стефани уже доводилось слышать эти аргументы.
— Напевы израильской пропаганды не меняются.
— Все, что надо было сделать арабам, — это согласиться на резолюцию ООН тысяча девятьсот сорок седьмого года, которая призывала к образованию двух государств — арабского и еврейского. Так нет же! Ни в коем случае! Никаких компромиссов! Репатриация всегда являлась и является необходимым условием для дискуссий подобного рода, но этого не происходит. Израиль — реальность, которая не исчезнет. И меня тошнит от того, как все носятся с арабами. Они живут в лагерях для беженцев только потому, что того хотят арабские лидеры, которые добились бы этого, даже если бы дело обстояло иначе. Эти лагеря нужны для того, чтобы весь мир терзался угрызениями совести за то, что произошло в тысяча девятьсот сорок восьмом году. Но при этом никто, даже Америка, не критикует арабов за эти ухищрения.
— В данный момент, Хизер, меня интересуют только Малоун, его сын и Джордж Хаддад.
— Они интересуют и Белый дом. Нашим людям сказали, что ты вмешиваешься в дело Хаддада. Ларри Дейли заявил, что ты для него — заноза в заднице.
— Что ж, ему виднее.
— Тель-Авив не хочет никакого постороннего вмешательства.
Стефани внезапно пожалела о своем решении встретиться с Хизер Диксон, но все-таки спросила:
— Почему это так важно? Объясни мне, и, возможно, я отойду в сторону.
Диксон усмехнулась.
— Детский прием. Неужели на такие еще кто-то покупается?
— Я подумала, что, может, сейчас сработает. — Стефани еще надеялась на то, что их дружба что-то значит. — Между нами с тобой.
Диксон огляделась. По аллее гуляли люди, наслаждаясь погожим днем.
— Все это очень серьезно, Стефани.
— Насколько серьезно?
Диксон завела руку за спину, а когда та снова появилась, в ней был зажат пистолет.
— Вот насколько.
Лондон
Увидев пистолет в руке Хаддада, Малоун понял, что его друг решил принять свой последний бой, перестать прятаться, встретиться со своими демонами лицом к лицу.
Хаддад выстрелил первым. Его пуля ударила Еву в грудь и сбила женщину с ног. Из раны хлынула кровь.
В следующий момент послышался хлопок, и из глушителя на стволе пистолета Адама потянулся дымок. Хаддад вскрикнул. Пуля израильтянина, пронзив его сердце, вышла из-под левой лопатки и пробила карту за его спиной, забрызгав ее красными каплями. Ноги палестинца подломились, и старик рухнул на пол.
Пэм пронзительно завизжала.
Малоуну показалось, что из комнаты выкачали воздух. Ему было нечем дышать, сердце колотилось, как зажатая в руках птица.
Он повернул голову к Адаму. Израильтянин опустил пистолет.
— Я пришел, чтобы убить его, — проговорил он. Прежней сердечности в голосе мужчины как не бывало. — Моя миссия окончена. Вы, Малоун, для моего правительства опасности не представляете, хотя и причинили нам кучу неприятностей. Но это была ваша работа. Так что живите.
— Премного вам благодарен.
— Я не убийца. Я — ликвидатор.
— А как быть с ней? — Малоун кивнул на труп Евы.
— Ей я ничем помочь не могу. А вы — ему. — Адам указал стволом пистолета на труп Хаддада. — За ошибки надо платить.
Затем израильтянин повернулся и исчез за дверью. С лестничной площадки донесся звук его шагов.
Пэм словно окаменела, уставившись на тело Хаддада. Рот старика так и остался раскрытым в предсмертном крике. Малоун и Пэм обменялись взглядами, но не произнесли ни слова. Он все прекрасно понимал: Адам был ликвидатором, нанятым суверенным государством для устранения неугодного тому человека. Но это не являлось смягчающим обстоятельством. Эта сволочь все равно оставалась убийцей!
Джордж Хаддад был мертв, и подонок должен за это заплатить!
Темный, как грозовая туча, Малоун поднял с пола пистолет Хаддада и направился к двери.
— Оставайся здесь, — велел он Пэм.
— Что ты намерен делать?
— Убить мерзавца.
Стефани была скорее удивлена, нежели напугана внезапно возникшим в руке подруги пистолетом.
— Видимо, правила изменились, Хизер? — осведомилась она. — Я полагала, что мы союзники.
— Это самое забавное в отношениях между США и Израилем: иногда сам не знаешь, на чьей ты стороне.
— А ты, судя по всему, чувствуешь себя весьма уютно после звонка из Белого дома?